Леха включил свет. Мимо меня пронесся радостный Гусь — за ним спешила вся наша-его охрана. Распахнул дверь на улицу. Споткнулся, с трудом удержался на ногах и что-то закричал. От радостных криков победителей и стрельбы в воздух заломило в ушах.

— Ну что, пошли получать награды! — голос командира звучал громко, еле перекрывая шум на улице, но было видно, что он устал. Мы все устали от этого налета и этой жизни.

Снаружи ослепительный свет резал глаза. Неподалеку была расположена беседка-курилка, оплетенная виноградом. Рядом танцевали победители, лихо вскидывали полусогнутые руки к груди, стучали в бубны. Забавно. Это же надо, на войну и с бубнами! Ну, артисты! Для них война что-то вроде развлекаловки. В воздух периодически кто-то на радостях стрелял из автомата, выпуская целый магазин.

Собрались все наши в курилке. Откуда-то появилась пачка «Верблюда» — «Кэмела». Пустили по кругу.

Леха сидел рядом со мной, и так ненавязчиво, непринужденно положил полупустую пачку к себе в карман.

Все сидели и курили молча. Никто не проронил ни слова. Не было обычной радости, как обычно после старта. Зампотеха не было.

Командир внимательно смотрел в сторону ДЭСки.

— Идет, — облегченно вздохнул Боб. — Не тронули звери.

Зампотех шел, вытирая руки ветошью, куртка была обрызгана машинным маслом.

— М-да, а могла бы не взлететь!

— Если бы дизеля не запустились или заглохли, то намотали бы нам кишки на шею. Тьфу!

Тут до всех дошло, что могло бы быть, если бы зампотех не запустил полуразвалившиеся дизельные установки. Судя по его испачканной форме, мы были на грани этого. Пока пронесло. Посмотрим, что дальше из этого роя получится.

— Слышишь, Олег, а толстый так и сидит в кунге. Надо бы посмотреть, может и украдет чего-нибудь. За этими воинами Аллаха нужен глаз да глаз, — Леха встал, затянулся и одним щелчком умело отправил окурок в урну. — Скорее всего в кунге придется дезинфекцию делать. Штаны у него, наверное, воняют.

— Командир, мы до старта и обратно.

— Только быстро.

Мы быстрым шагом дошли до места старта. Ракеты на привычном месте не было. Опаленная земля, обгоревшая, обуглившаяся местами краска. Все это мы уже видели, и когда-то радовались этим стартам, мазали себе, друг другу лица, руки этой сажей, копотью, остатками смазки. Сейчас не было восторга. Только усталость и опустошенность. Выжили — и ладно.

На полу кунга лежал толстый Адыль. Руки закрыли голову, он не шевелился. Автомат валялся на полу.

Часть третья

— Алексей, вроде не пахнет, — я потянул носом воздух.

— Эй, киши, ты живой, али как? — Леха для надежности даже легонько ткнул его ботинком.

Руки Толстого начали шарить вокруг. Видать автомат ищет, голову от пола не поднимает, глаза не открывает.

— Ну его к лешему! Леха, не трогай его. Живой он, только без памяти.

— Не буду, только автомат для верности разряжу.

Алексей взял автомат — тот не стоял на предохранителе. Отстегнул магазин, передернул затвор, из него вылетел целехонький патрон. Для верности Леха подобрал его и быстренько, используя тыльную часть патрона, разрядил весь магазин прямо на пол кунга, потом забросил автомат и магазин в угол, подальше от владельца. При каждом падении очередного патрона на пол Адыль вздрагивал, закрывая голову. Тело тряслось, и по нему прокатывались волны жира.

Я нагнулся к горе-боевику.

— Эй, Адыль! — слегка ударил ладонью по толстой морде, тот замычал что-то невразумительное. — Кончилась война. Бери шинель, пошли домой.

— А-а-а! — Адыль поднял голову и посмотрел на нас мутным, ничего не понимающим взором. — А где он?!

— Кто он? — мы не поняли, что это он городит.

— Ракета взорвался! Я совсем умер!

Тут до нас дошло, что почувствовал неопытный человек, находясь в десятке метров от пусковой при старте.

Мы ржали во весь голос, от всей души смеялись. Смех грозил разорвать наши рты до ушей, мышцы живота болели от напряжения. Постепенно смех угасал, но это происходило в силу физических причин, из-за болей. Мы еще долго посмеивались, похихикивали.

Превозмогая боль в теле и душивший нас смех, я выдавил из себя:

— Вставай, киши!

— Ай, нет! Я немного здесь еще полежу, — и жирный, потный Адыль вновь уткнулся мордой в пол и обхватил голову руками.

К своим шли молча. Смех нас истощил. Да и не смех это был, а истерика — ржачка.

В беседке шла оживленная беседа. Смысл был один: попали или не попали. Боб молчал, был хмур и сосредоточен. На входе появилась фигура Ходжи.

— Все здесь?

— Да.

— Сейчас подойдет командующий армией господин Гусейнов. Никому не расходится.

— Куда же мы с подводной лодки денемся?

— Какая подводная лодка? — Ходжи не понял и напрягся.

— Куда мы безоружные уйдем? А лодка — это метафора. Врубился?

— Не надо никаких метафор и лодок. Вам понятно?

— Яснее ясного.

— Что еще этому уроду надо? — слышалось ворчанье со всех сторон.

— Хочет поблагодарить от имени командования и вручить ордена и ценные подарки за отличную службу! — я вставил свои «три копейки».

— Ага, по девять грамм в брюхо! — раздалось слева.

— Господи. Как все это надоело, скорее бы свалить в Россию, обрыдли эти черти со своими дурными разборками!

— Гляди, чтобы тебя в «цинке» не отправили!

— Тьфу на тебя, дубина!

— Тихо! Вождь говорить будет, — прошептал кто-то впереди.

Конвоиры уже не толкались. Не били никого. Все было чинно и вежливо. Напоминало митинг на каком-то заводе. Вот приехал большой начальник, он сейчас нам расскажет о необходимости качественного труда на благо Родины!

Гусейнов, наверное, точно произвел себя в генералы. Он надулся как петух. И начал рассказывать про то, какие мы молодцы! Какое большое дело мы сделали в освободительной борьбе против иноземных захватчиков и т. д.

А в конце своей речи он призвал нас пачками записываться в ряды славного народно-освободительного войска. Обещал всевозможные блага. В том числе и повышение звания на две ступени сразу. Значит, я могу в одночасье стать майором. Негусто. В следующем году мне и так капитана получать, а Бобу он сразу генерал-майора присваивает!

Мне вспомнился эпизод из кинофильма «Свадьба в Малиновке». Когда Попандопуло пихал попу нарисованные деньги и приговаривал: «Бери, я себе еще нарисую!»

Вся эта речь напоминала дешевый фарс. Добровольцев не нашлось. Затем Гусь еще раз обратился к Бобу:

— Василий Степанович! Я предлагаю вам возглавить дивизию, звание генерала гарантирую через три дня.

Боб, не задумываясь, сказал фразу, которая запомнилась мне на всю жизнь:

— Я принимаю присягу только один раз! — при этом он посмотрел на Модаева.

В словах командира не было дешевого пафоса, как в речи Гусейнова, простые слова, которые сказал простой мужик, простой офицер. Подполковников в Советской Армии было много, а вот таких, как Боб, наверное, мало.

— Эй, а где обещанные деньги? — с места весело крикнул Горин.

— Какие деньги? — Гусейнов явно недоумевал.

— За старт. По пять тысяч долларов каждому. А командиру — двадцать штук. Итого девяносто пять тысяч. Мы считать умеем! Неужто запамятовал, генерал?

— Село не уничтожено, а поэтому никаких денег не будет! — отрезал Гусь. — Нужны деньги — идите ко мне. Я щедро оплачу ваш труд.

— Брехня все это! — Алексей состроил обиженную мину. — Если уж за старт не заплатили, то за наемничество и подавно! Модаев! Тебя обманули! Иди назад! — Горин откровенно потешался на Серегой-предателем.

— Горин! Не паясничай! — голос командира дивизиона был строг.

— Понял! Умолкаю! Но обидно, они тут деньги обещали, и тут же обманули. У, козлы!

Затем банда Гусейнова удалилась. Ушел с ними и бывший старший лейтенант Модаев Сергей Николаевич.

Уходил он, потупив голову, с налившимся кровью лицом, в руке у него был ПМ. Из этого пистолета убили прапорщика Морозко.